Мир Слэша и яоя

C утра пошел снег, лужи покрылись хрустящей коркой льда, а ветки деревьев подернулись инеем, с Невы тянуло холодом и сыростью. Сегодня было гораздо лучше, чем вчера, хотя бы оттого, что в голове более-менее прояснилось, а перед глазами перестало все плыть и, наконец-то, появилась возможность выйти на улицу. Из института, наверное, уже отчислили, с грустью подумал я. Вытащив из кармана пачку сигарет, я с надеждой заглянул внутрь – осталась одна сигарета. С удовольствием закурив, я пошел вдоль улицы, нужно было встретиться с Максом.
Я издалека завидел его худую, кутающуюся в старое замызганное пальто, фигуру. Подойдя, я хлопнул его по плечу в знак приветствия, Макс вздрогнул и обернулся. В глазах его читался испуг и ужас, увидев меня, он взял себя в руки, и на его лице вновь появилась будто бы маска холодного равнодушия.
- Опаздываешь – сказал он.
- Прости, так получилось. Принес?
- Конечно – мерзко ухмыльнулся Макс.
- Давай.
- Нет. Деньги вперед.
Я с отвращением посмотрел на него бледное лицо, спутанные, давно не мытые волосы какого-то мышиного цвета, серые безликие глаза. Отвернувшись от Макса, я молча докурил сигарету и, отбросив еще тлеющий окурок, достал деньги. Макс, жадно пересчитав их, воровато огляделся по сторонам, мимолетным движением руки вложил мне в ладонь маленький серебристый пакетик и мгновенно исчез из поля зрения.
Повернувшись лицом к реке, я облокотился на парапет и стал смотреть на черную блестящую водную гладь. Через некоторое время я почувствовал чье-то прикосновение к своей руке, вздрогнув от неожиданности, я резко повернулся, передо мной стоял парень: «Извините за беспокойство, - бормотал он – вы не могли бы сказать, как пройти к метро?»
Спустя несколько минут общения с парнем, я узнал, что его зовут Никита и что он совсем недавно переехал с родителями в Питер. Никита рассказал очень много и даже некоторую часть того, чего не следовало бы говорить, но он понимал, что это было подобно поездке на поезде, когда ты можешь говорить своему попутчику все что угодно, зная, что больше никогда не встретишься с этим человеком. С Никитой мы расстались у входа в переход, он, поблагодарив меня, скрылся в толпе. Купив сигареты, я вышел из метро. По привычке, ноги сами собой привели к дому, но туда идти не хотелось, поэтому, свернув в сторону, я вышел из двора.
Хлипкая металлическая дверь полуподвального помещения была приоткрыта. Я уверенно потянул его на себя и вошел в небольшую комнату. На встречу мне вышел Шиза - невысокий паренек растаманского вида - и, растягивая слова, произнес: «забрал?» Я кивнул, Шиза повернулся ко мне спиной и направился вглубь комнаты. Остановившись в самом углу возле колченогого стула сиденье, которого было закрыто фанеркой, а сама фанера придавлена свечой, он присел на корточки, а я по-хозяйски плюхнулся на грязный коврик, лежащий на полу. Шиза зажег огарок свечи, криво стоящий в залитой воском банке из-под консервов, и достал из кармана шприц. В середину, почерневшей от копоти, чайной ложки Шиза зубочисткой положил немного героина, осторожно накапав на порошок воды, он поднес ложку к огню - жидкость закипела и Шиза осторожно подул на него, а потом погрузил в жидкость небольшой комочек ваты. Вытащив шприц из целлофановой упаковки, он ловко воткнул иглу в самый центр ватного шарика, мутноватая жидкость стала медленно наполнять шприц. Шиза медленно выпустил воздух из шприца, перетянул мою руку жгутом и вонзил иглу в набухшую вену.
Как утренняя свежесть, жизнь по капле втекает в вену – мир снова обретает краски. Бесконечное чувство любви ко всем окружающим лавиной захватывает тебя. Все люди кажутся родными и милыми, но вдруг все резко меняется, словно как в телевизоре яркость снизили до минимума, снова становится серо и пусто и люди снова кажутся озлобленными тварями. Весь мир, что недавно был безграничен и ярок, сжимается до размеров грязной вонючей комнаты. Отпустило. Добро пожаловать в реальность.
Я сижу на полу, меня бьет мелкая дрожь и постепенно начинает мутить от того жуткого сладковатого запаха с привкусом «травы» и крови, и я даже не пытаюсь разобрать истинное его происхождение, а просто стараюсь быстрее покинуть это помещение.
Вопреки моим ожиданиям, от свежего воздуха замутило еще сильнее и я, стараясь не дышать глубоко, достал сигареты и закурил. Осталось пережить эту ночь.
***
Странно, фигура парня, сидящего на лавочке показалась смутно знакомой, я подошел ближе: «Никита?» - он поднял голову и, увидев меня, робко улыбнулся. Я присел рядом. Лицо его было бледным, а покрасневшие глаза наводили на мысль о том, что он недавно плакал, сигарета в его тонких пальцах слегка подрагивала.
- Что-то случилось? – спросил я.
- Нет, все в порядке – излишне бодро ответил он – ты никуда не торопишься?
- Нет
- Может пройдемся?
- С удовольствием
Этого парня я видел второй раз в жизни, но во мне проснулась к нему симпатия, мне хотелось любыми способами удержать его, смотреть на него, наслаждаться его голосом, его смехом, наполнить им свою жизнь, просыпаться и видеть его рядом с собой, его разметавшиеся по подушке волосы цвета горького шоколада, его утреннюю сонную улыбку, наверняка он просто чудесен по утрам. Что за ерунда лезет мне в голову? Я тряхнул головой, пытаясь сконцентрироваться на том, что мне говорил Никита:
- Андрей? Ты меня слушаешь?
- Да, прости, я задумался
- О чем?
- О том, смогу ли я в тебя влюбится - я подмигнул Никите, а он лишь грустно улыбнулся:
- Не надо, Андрей, не привязывайся ко мне
- А ты веришь в любовь с первого взгляда?
- Верю, хотя, знаешь, мне кажется, что это все судьба, карма, если тебе суждено встретить кого-то, кто изменит твою жизнь, станет твоей половинкой, то ты можешь встретить этого человека где угодно. Я имею в виду, что это может быть как человек, которого ты видишь впервые в жизни, так и тот, кого ты видишь изо дня в день.
- Но как тогда понять, что это именно тот человек, которого ты искал всю свою жизнь?
- Не знаю – Никита пожимает плечами – наверное, это будет что-то особенное, вряд ли банальный, замусоленный всеми пошлыми романчиками «электрический разряд», но ты это обязательно поймешь.
Домой в этот день я вернулся довольно рано, раньше обычного, мама недоуменно посмотрела на меня, когда я зашел в кухню, но так ничего и не сказала. Разговаривать ни с кем не хотелось, впрочем, как всегда, хотя в этот раз меня переполняли совсем иные чувства, как будто жизнь снова обрела смысл.
Я закрывал глаза и видел перед собой лицо Никиты. Его образ так сильно впечатался в мое сознание, что, будь я художником, без труда смог бы нарисовать его по памяти. Неужели это любовь? Нет, не думаю, я ведь наркоман – мои чувства уже атрофировались, в душе уже давным-давно холодно и пусто. Просто он отнесся ко мне как к человеку, я имею в виду, как к нормальному человеку. Я уже забыл, как это, когда на тебя смотрят ни как на ничтожество. И в тот миг, когда он заговорил со мной, часть реальности вокруг нас будто бы снова запестрела яркими красками, и мне захотелось ухватиться за эту тонкую ниточку надежды, надежды на то, что этот ужас наконец-то закончится и все станет по-прежнему, и не нужны будут наркотики, и снова можно будет жить.
Не то чтобы мне не хотелось спать, просто не было сил раздеться, поэтому я лежал поверх одеяла, как был - в джинсах и свитере, а в голову тем временем лезли совершенно дурацкие мысли, достойные, разве что, пятнадцатилетнего прыщавого подростка с взбунтовавшимися гормонами, который в тайне от друзей, тихо сопя, старательно онанирует на фотографию какой-нибудь пышногрудой девицы из Плэйбоя или Пентхауса.
Сердце мое грел номер, обычный телефонный номер, старательно записанный мной на клочок какой-то бумажки под диктовку Никиты. Как банально, в наш век технического прогресса я почему-то совершенно забыл про мобильник и начал судорожно шарить по карманам в поисках листка, на который можно было бы записать номер. Надо ему обязательно позвонить на следующей неделе. Да какая к черту следующая неделя, позвоню завтра. К следующей неделе я могу уже подохнуть в том вонючем подвале и так и лежать на полу с остекленевшими глазами и рукой перетянутой резиновым жгутом, пока кто-нибудь не заметит мой труп. Ну или пока все крысы и тараканы не сбегутся насладиться вкусом разложившегося тела и мерзкий гнилостный запах не заглушит ту вонь, стоящую месяцами в этом подвале, и это не привлечет чье-нибудь внимание.
***
Прошло семь дней, с тех пор как я встретил Никиту во второй раз. Семь дней без наркотиков. Семь самых счастливых дней за последние три года. Кажется, именно семь дней Всевышний создавал мир. Сейчас мне кажется, что я тоже рождаюсь заново, словно я – гусеница, которая превращается в бабочку, нет, это довольно корявое сравнение, но сейчас мне действительно трудно и вместе с тем я все-таки счастлив. Я рад, что Никита по-прежнему со мной, он все видит, все понимает и не требует объяснений. Я благодарен ему за то, что он, видя следы уколов на моих руках, не шарахается от меня как от прокаженного, за то, что когда меня настигает неминуемая ломка он рядом. Меня бьет озноб, мое тело, будто бы, прожигают насквозь, кости раскаляются и я почти слышу их хруст, и мне начинает казаться, что они рассыпаются, а от моей кожи остаются лишь рваные ошметки. Эта огненная волна судорогой прокатывается по всему телу. Сердце стучит с такой силой, что я удивляюсь тому, что оно еще не вырвалось из груди. Слезы вперемешку с потом стекают по моим щекам и я уже не сдерживаю крик. Если ад есть, то значит я уже там. Мои глаза застилает пелена и я не замечаю ничего вокруг, но я, каким-то, должно быть, шестым чувством ощущаю, что Никита рядом и я всеми силами пытаюсь собрать остатки сознания и сдержать себя – не набросится на него и не вцепиться ему в горло. Вслед за дикой болью наступает период апатии, когда мысли тягучие и вялые и, по большому счету, на них как-то уже не обращаешь внимание, и иногда посещает мысль о суициде, но нет сил. Нет сил вообще придавать значения мыслям, нет сил даже на то, чтобы думать о том, зачем вообще жить и зачем прерывать свою жизнь. Звуки слышны как-то издалека, как будто сквозь вату, когда к тебе обращаются, ты даже не реагируешь на это, как будто это не важно, на самом деле ты просто не сразу понимаешь, что обращаются к тебе, как будто твоя голова занята какими-то своими мыслями. На самом деле мыслей нет никаких. Да и когда понимаешь, что тебе что-то говорят, отвечать не хочется – все противно, все слова кажутся бессмысленными и тупыми. Каждое утро я слышу голос Никиты в телефонной трубке, до меня с трудом доходит смысл его слов, я просто слушаю его голос и молчу, бессильно глотая слезы. Глаза щиплет, а в горле встает комок, и кажется, что воздуха становится с каждым вздохом все меньше и меньше. Но я счастлив, когда Никита, не обращая внимания на мое подавленное состояние и появляющуюся временами раздраженность, вытаскивает меня на улицу и мы, держась за руки, молча бродим по городу. И я думаю, что я должен пройти все это хотя бы ради того, чтобы иметь возможность просто держать его за руку.
Постепенно все становится на свои места, мое состояние улучшается, я теперь воспринимаю все более адекватно, мысли становятся упорядоченными – депрессия постепенно уходит. Никита по-прежнему со мной, он не жалеет меня и не пытается ничего выяснить, он обнимает меня и прижимается ко мне так тесно, что я чувствую, как бьется его сердце, его дыхание, щекочущего мою шею. Мне хорошо рядом с ним и хотя я по-прежнему считаю, что это не любовь, мне больно даже думать о том, что все это может закончиться в один миг.
Через несколько дней Никита потащил меня знакомиться со своими родителями. С его стороны это был довольно рискованный шаг – привести в дом малознакомого приятеля-наркомана. Я, понимая это, изо всех сил старался произвести приятное впечатление. Беседа прошла в мирном ключе и я с радостью отметил то, с каким облегчением вздохнула Никита, когда мы вышли на улицу. Было еще не слишком поздно и мы собирались немного прогуляться, но, в итоге, быстро замерзли и оказались у меня дома.
В квартире было как-то неестественно пусто. Свет уличного фонаря тонкой полоской пробивался сквозь неплотно задернутые портьеры. Я хотел зажечь свет, но Никита перехватил мою руку и покачал головой. Я провел тыльной стороной ладони по его бледной щеке, ощутив бархат его нежной кожи под своей рукой. Никита ловко развязал узел моего галстука и нетерпеливо начал расстегивать пуговицы на рубашке. А я просто стоял и смотрел на него, перебирая пальцами его длинные мягкие волосы, прислушиваясь к тем чувствам, которые появлялись во мне от робких прикосновений Никиты к моей обнаженной коже. Я просто стоял не в силах сделать что-то еще. Его руки были везде, его поцелуи на моей груди заставляли сердце биться учащеннее, а удовольствие от нечаянного прикосновения к соску почти ослепляло. Я даже и не подозревал, что моя кожа окажется настолько чувствительной. Мне казалось, что все мое тело – сплошной оголенный провод и при любом прикосновении меня будто бы пронизывали сотни электрических разрядов. И на каждое Никитино прикосновение я отзывался глухим стоном. В голове как будто взорвали искрящуюся хлопушку и я, уже почти ничего не соображая, срывал одежду с Никиты.
***
Странно, но в это утро пробуждение было несколько иным, не хуже, но и не лучше, просто – другим. Голова не болела, что, несомненно, радовало, но еще больше меня радовало то, что сегодня впервые за несколько дней мою голову, словно настырный дятел, не долбила мысль о том, где взять героин. И от этого стало намного легче.
Для меня теперь все слилось в один бесконечный солнечный день. Я бы счастлив оттого, что Никита рядом, сердце мое переполняло какой-то необыкновенное сладкое чувство. Оно заполняло всего меня – с ног до головы и будто бы поднимало над землей. И я был почти уверен в том, что если как следует разбежаться, то я совершенно точно смогу взлететь. Каждое утро я просыпался и глупо улыбался тому, что сегодня снова смогу увидеть Никиту, снова смогу держать его за руку, смотреть на него и шептать ему на ухо всякие глупости. И наблюдать за тем как лицо его краснеет от моих слов, и она смущенно отводит глаза.
Я как ребенок радовался всему этому, и мне казалось, что все налаживается. Но я видел, что Никиту гложет какая-то мысль, что он не решается что-то мне сказать, но не предавал Никиту особого значения, а зря. Никита стал хуже себя чувствовать и улыбался будто бы через силу, и только тогда я узнал, что он серьезно болен и что вылечить это не представляется никакой возможности и остается только ждать. Болезнь быстро начала прогрессировать и Никита сначала все реже стал выходить на улицу, а потом и вовсе слег.
Он угасал, сгорал быстро, как свеча. Лицо становилось все бледнее, а некогда жизнерадостный блеск в глазах потухал.
В его комнате теперь постоянно был сумрак из-за плотно закрытых штор – его глаза уже болезненно реагировали на свет. А воздух, казалось, пропитался запахом лекарств. Никита практически ни с кем не разговаривал, не отвечал на вопросы, да и глаза открывал редко. Взгляд его был жуток: никаких эмоций, полная отрешенность и порой мне казалось, что он вообще уже ничего не осознает, что душа его умерла, хотя на самом деле это оцепенение было из-за того количества обезболивающих, которое ему вводили ежедневно. И это было так странно, видеть его таким – безмолвным и пустым, словно фарфоровая кукла, стоящая в шкафу, в моем сознании он оставался тем жизнерадостным, веселым парнем и я никак не хотел принимать таким, какой он был сейчас. И хоть родители Никиты говорили мне, что он все прекрасно слышит и понимает, я упорно молчал, сидя рядом с ним и просто держал его за руку, я просто был в растерянности - не знал какие именно слова нужны в данный момент. И мне казалось, что ничего хуже уже быть не может, но я жестоко ошибался.
Это было страшно. Его крики, крики человека обезумевшего от боли. И ты ничем не можешь помочь, даже вколоть обезболивающего не получается, потому что при виде шприца накатывает оцепенение. И тебе остается только смотреть на эти адские мучения и ждать. Ждать когда все это закончится, потому что тебе уже начинает казаться, что ты почти явственно видишь смерть, склонившуюся у его изголовья. И от этого чувства безысходности тебе хочется рыдать, рвать на себе волосы и кричать, но только от этого ничего не изменится, не станет лучше. И только теперь ты осознаешь, что надежды больше нет – это конец.
Я сидел рядом с ним, рыдал и говорил ему, как сильно люблю его, потому что только сейчас понял, что это все-таки была любовь, и отчаянно жалел, что не сказал ему этого раньше, и надеялся на то, что он все-таки услышит все это. А потом он открыл глаза и посмотрел на меня удивительно ясным взглядом так, что у меня сжалось сердце, улыбнулся и вздохнул в последний раз. А я даже не сразу все понял, я отчаянно звал его, умолял остаться, мне все казалось, что он все еще жив, я не мог в это поверить. И мой крик уже потонул в рыданиях, а глаза заволокли слезы и чьи-то руки оттащили меня от Никиты, а я все вырывался, и я даже не понимал, что сорвал голос до такой степени, что теперь просто беззвучно открываю рот. Очнулся я уже на улице, я просто стоял посреди тротуара и смотрел перед собой, а слезы текли по моим щекам.
Во мне что-то оборвалось, как будто часть меня умерла, а от сердца оторвали кусок. И в душе была абсолютная пустота и казалось, что я больше не испытываю никаких эмоций, мысли улетучились и в голове образовался вакуум. Я долго бродил по городу, не осознавая куда иду и что делаю. Я просто шел.
Темные улицы. Глянцевая гладь воды отражающая огни ночного города. Жуткие дворы-колодцы, Железные парапеты и бронзовые безмолвные памятники.
Мерцающая реклама, обещающая счастливую жизнь в идеализированной стране.
Да это мой город. Город, в котором мне хотелось умереть, город, в котором я нашел свою любовь, самого себя. Город, в котором был счастлив. Это все кануло в небытие. Все эмоции исчезли и я ощущал себя пустой оболочкой. Мне больше не хотелось жить, но я понимал, что нужно бороться иначе то, что сделал Никита, на что истратил последние дни своей жизни, окажется просто бессмысленным. Нужно было жить ради Никиты, ради памяти о нем.
Я стоял и смотрел на Неву, на иссиня-черную гладь его воды. Огни ночного города бликами отражались на его поверхности. Вода билась о гладкий точеный волнами камень, будто бы стараясь дотянуться своими холодными руками подальше, ухватить за щиколотку и утащить в свою темную ледяную неизвестность. Я словно на миг вернулся в ужас прошлого.
Денег всегда было много, как только я вырос и почувствовал их вкус, жизнь стала казаться веселей. Несколько заманчиво шуршащих банкнот и все делают то, что я хотел.
Ночные клубы, рестораны, красивые девушки готовые ради тебя на все, крутые друзья, модные тусовки – скоро все это надоело и я снова оказался в серой реальности, окруженный самыми обыкновенными ничем не примечательными людишками и, по правде говоря, отличающийся от них только тугой пачкой денег в руках. И от этого всего становилось грустно. Потом подвернулся какой-то чрезвычайно ушлый паренек с кучей увеселительных средств. И снова появились якобы могущественные друзья, красивые грудастые девочки, а потом все резко оборвалось, так и оставив меня в бессознательном состоянии. И вот уже я валяюсь на холодном, грязном, заплеванном полу, недавние дружки смотрят на меня с яростью и злобой в глазах и пинают под ребра, в грудь в живот. А красотки стоят рядом, брезгливо перебирают своими ножками, обутыми в дико эксклюзивные туфельки на шпильках, словно лошади копытами, и смеются противным, пронзительным смехом. А я захлебываюсь собственной кровью, изо всех сил пытаюсь дышать, но попытки кажутся бесцельными, и я просто хватаю ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег и будто бы падаю в пустоту, все звуки кажутся посторонними и неуместными, а потом и вовсе исчезают – я погружаюсь в темноту.
За все надо платить: утро становится своеобразным искуплением грехов прошедшей ночи.
Глотка пересохла так, что язык прилип к небу и стало трудно дышать. Хочется пить так, будто выпьешь целую цистерну воды, но любое движение вызывает жуткую боль во всем теле. Голова раскалывается на две части, словно висок методично сверлят тонким, как иголка, сверлом, пытаясь проникнуть все глубже и глубже, почти доставая до мозга и выворачивая его на изнанку. Веки как свинцовые, при попытке разомкнуть их - солнечный свет неминуемо слепит глаза, вызывая нестерпимую боль – слезы катятся сами собой.
Ты лежишь будто чурбак, не решаясь сделать ни малейшего движения, потому что любая активность приведет к невыносимой боли – словно тебя живьем раздирают на куски, кости выкручивают из суставов, а позвоночник дробят на мелкие частицы. И ты уже почти уверен, что попал в ад.
Но мне было мало. Что стоит утро мучений, когда оно еще так не скоро – впереди ночь. И снова необыкновенные, сказочные ощущения, как в детстве – вся палитра красок: восторг, счастье, радость. И как это забвение было сладко и мне не хотелось, чтобы это закончилось. И наркотики очень быстро взяли власть надо мной, поработили мой мозг, мою волю, это было очень просто – ведь я сам хотел этого.
А родители ничего не замечали, с тех пор как я окончил школу, они вообще перестали интересоваться моими делами, хотя и раньше их участие в моей жизни ограничивалось некоторой суммой денежных средств, выделяемых мне на карманные расходы.
Нет, иногда я все же появлялся дома. Мы играли в образцово-показательную семью: я вежливо здоровался, мать преувеличенно нежно трепела меня по макушке, а отце дежурно интересовался о том, как у меня дела. Услышав, что у меня все хорошо, он снова утыкался в свои бумаги, а мать, торопливо чмокнув меня в щеку, с резвостью молодой лани убегала в очередной салон красоты.
И мне казалось, что все это правильно, так надо, ведь это ненадолго – поиграю и брошу, и все встанет на свои места. Но потом не получилось, втянулся, и мне уже казалось, что я живу от дозы - до дозы. Заигрался. Это была не жизнь, а существование, ад наяву. Постоянный страх, агрессивность, когда не было дозы и апатия, когда действие наркотика проходило. Такого и врагу не пожелаешь.
Я просто выкинул из своей жизни два года. И мне очень сильно повезло, что я смог все осознать и отказаться. Блажь, глупость? Нет, огромная ошибка всей жизни. Но ведь, как говорится, умные учатся на чужих ошибках, а дураки – на своих.
***
Сегодня хоронили Никиту, я не хотел туда идти, да и родители Никиты не испытывали особой радости при виде меня, но я все-таки пошел. Правда, так и не подошел близко – не смог, смалодушничал, потому что знал, как будут смотреть его родители и от этого будет жутко неловко и несомненно появится чувство вины и как брезгливо поморщится брат Никиты, которому словно было стыдно от того, какой у его брата друг.
Я все понимал и не осуждал их – ведь, по сути, они были правы. Я не изменился, в глазах окружающий , я по-прежнему оставался, по меньшей мере, жалким человеком.
Это было огромным счастьем для меня – встретить Никиту. Ведь, на самом деле, я был не достоин такого человека, как он. И моя любовь – лишь меньшая часть того, чем я мог отплатить ему за то, что он сделал для меня.
В последний раз посмотрев на то, как гроб опускают в твердую промерзшую землю, я зашагал прочь. На душе было мерзко и гадко, хотелось, как в детстве, забраться в темный угол и плакать – но слез уже не осталось. Да и смысла не было – слезами ничего не вернешь. Ты уже вырос и теперь никто не возьмет за руку, вытащив из темного угла, не вытрет слезы и не успокоит. Игры закончились. Теперь ты отвечаешь сам за себя. Сказок больше нет, вокруг жестокая реальность, люди – сволочи и ты один и никто не поможет, когда станет плохо. Мир не прощает слабаков, тебя разотрет в порошок и ты снова окажешься на самом дне жизни.
Я остановился – впереди показалась до боли знакомая шаткая железная дверца. Я пришел сюда, сам не зная зачем.
Скрип, качающейся под потолком тусклой лампочки, вонь свалявшихся комками матрасов, грязных людей с сине-зеленым цветом кожи и умиротворенным выражением лица – груда человеческих тел, «живых мертвецов» и непонятно кто из них еще доживает последние дни-часы своей жизни, а кто уже отправился в мир иной. Они никому не нужны, большинство из них так и будет доживать свой век в подвале в мире наркотического счастья и бредовых иллюзий.
Пусть, это их выбор. Я им ничем не могу помочь. Да и не хочу, если честно. Эгоистично? Жестоко? Да, не спорю. Но как можно объяснить человеку, что наркотики – зло, если они приносят ему радость. Разве он станет тебя слушать? Тут все зависит от него самого.
Я осторожно закрыл дверь и уверенным шагом пошел прочь.
Тогда не сложилось, теперь все будет иначе. Да, спасибо мама-папа, что дали миру меня. Надеюсь, что я смогу что-то изменить и не сгнию в какой-нибудь дыре.
Сначала не получилось, начнем заново - по-другому... В кармане билет на поезд и новый паспорт. Спасибо мама-папа, что дали миру меня, больше ваши услуги в виде денежных банкнот не требуются, пора начинать другую жизнь. Возможно, все еще будет хорошо.