Мир Слэша и яоя

До сих пор не могу признаться себе в этом, но рука уже не слушается и выводит слово за словом.
Я знаю, что не должен писать этого, но сил держать в себе уже не осталось. Я не могу смириться с тем, что творится внутри меня, и даже более того, я поддаюсь ему. Это такое сладостно-тягучее ощущение в груди…
Мой милый Драко… прости, прости меня, что я холоден с тобой… Но мне нужна дистанция, иначе я не смогу сдержать себя. Мерлин великий, что бы случилось, если бы ты оказался рядом, когда я вот так терзаюсь? Наверное, mon ami, что-нибудь ужасное. Отныне эта тетрадь – хранитель моих мыслей.
Возможно, ты думаешь, что я даю слабину, отдаваясь бумаге. Впрочем, ты не можешь об этом думать, ты не знаешь. Тем не менее я не стану отрицать, если ты так скажешь. Ведь когда-то (а в этом я уверен, как ни в чем другом) ты узнаешь…
Я не знаю, с какого точно момента это началось, но, пока оно не закончилось, я готов идти куда угодно, делать что угодно, попадать в какие угодно проблемы и выйти сухим из воды, потому что ты жив. Потому что я могу прийти в свою комнату, сесть за стол, закрыть глаза и увидеть тебя.
Драко оторвался от чтения и посмотрел в окно. Он представил, как отец сидит на этом самом стуле, откинув назад и закрыв глаза. Длинные светлые волосы струятся по спине, слегка касаясь спинки. Неужели перед глазами Люциуса при закрытии вставал его образ?
Все еще не веря в реальность, в правду тех строчек, которые, кажется, отпечатались в сознании яркими чернилами, юноша вернулся к записям отца.
Ты не представляешь, как я устал. Устал от всего этого. Притворяться прекрасным человеком. Но для кого? Все же знают, что я не такой. Это знают все, кто притворяется так же, как и я.
Мы – аристократы, актеры жизни. Мы надеваем маски, заготавливаем сценарий на день, имея текст на неделю. Иногда кажется, что кончики губ невидимыми ниточками привязаны к ушам. Мышцы уже болят от натянутой улыбки, но нельзя позволить себе быть хмурым, угрюмым, это не по-светски. Холодная вежливость и внутренняя апатия уже ко всему происходящему внутри – вот и все, что у нас есть.
Зато дела позволяют мне отвлечься, не думать о том, что… Нет! Я не могу сказать это слово!
Любовь. Любовь. Любовь.
Ну вот, я написал. Страшное признание написано. Я люблю собственного сына. Если подумать, что такое любовь для аристократов? Пустой звук. Аристократы выходят замуж или женятся потому, что это выгодно для партий.
«Кого дали, того и взял» - вот и все, что я мог бы ответить, если бы меня спросили, почему я женился на твоей матери Но никто не спрашивал, так что заготовленный ответ отложен в сторону и забыт.
То же самое можно сказать и о тебе с Панси. Это всего лишь выгодная партия, быть может, дань уважения, но не больше, и ты прекрасно об этом знаешь.
Колено за коленом никто из Малфоев не задумывался о любви. Брак по расчету, о чем тут, собственно, но думать? Но я…
Мой белокурый ангел, мой милый мальчик, ты так похож на меня. Это заметили все, и в первую очередь я. Я люблю свою маленькую копию.
Прости меня, любовь моя, тебе так рано пришлось повзрослеть. Уже в одиннадцать лет нацепить на лицо маску презрения, а еще помнить множество правил: спину держать прямо, голову не опускать, из себя не выходить, держаться холодно, отчужденно, друзей заводить только среди людей выгодных для тебя, людей, которыми можно будет воспользоваться. Мерлин, я ведь сам учил тебя, что есть те, кто использует, и те, кого используют.
Мой единственный наследник, мой самый лучший ученик. Как бы тяжело тебе ни было, ты справлялся. Короткие ответы, сдерживаемая злость, пересекаемый на самом пике срыв, выражавшийся в желании заорать, бросить все и уйти, треснуть по столу и сказать «хватит» ровным и тихим голосом. Да, я сам проходил через это.
Вот, опять дела. Меня зовет помощник по камину. Как все они меня достали! Главное – сосредоточиться на деле, а то мои мысли опять займешь ты…
На этом первая запись кончилась. Слизеринец поднял голову и прислушался. Мужчина все еще был в душе, мама наверняка сидела в комнате у окна.
Когда отец чихнул, молодой человек вздрогнул и стал успокаивать сердце, которое сразу же стало колотиться чаще. А потом опустил глаза на немного наклонные строчки.
Странное дело, но они совершенно не рябили в глазах. Однако их содержимое до сих пор казалось абсурдным. Несомненно, это почерк отца, но… Нет, разумеется, он не думает, что глава семьи сошел с ума, нет! Но эти строчки… Они задевали что-то в левой части его груди, трогали какие-то особые струны в его закрытой сотнями печатей душе…
Иногда Драко самому хотелось писать дневник, но он сдерживался. А Люциус пишет… И пишет такое…
Свинский голос в голове говорил, что ему совсем не противно читать это, хотя, наверное, должно было бы. Парень отчаянно отбивался от него, не зная, что делать: продолжить читать или уйти, пока Малфой-старший не вышел из душа.
Пока шум воды был все еще слышен из ванной комнаты, он опять уткнулся в тетрадь.
В который раз убеждаюсь, что вино позволяет немного расслабиться. А сигареты наполняют дымом кабинет, делая видимость не такой четкой. Как бы мне не напиться!..
Ты опять на меня обиделся. А еще разозлился. Я сделал тебе холодный упрек в том, что ты плохо учишься. Твои губы сжались в тонкую линию, глаза сузились до щелочек, а руки сжались в кулаки и задрожали, но ты ничего не сказал и просто ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
Прости, прости меня, надо было тебя похвалить. Но я так растерялся. Ты оказался так близко ко мне, мы были одни, и я думал, что могу не сдержаться. В следующий раз я обязательно похвалю тебя, обещаю.
Малфой-младший позволил себе тень улыбки: отец и правда редко его хвалил. Так что же, эти колкости были только из-за страха?
Не может быть, не может быть, все это неправда, говорил себе сын Люциуса. Но что-то внутри шептало, что будь эта тетрадь не важна слуге Лорда, он не стал бы ее заводить. С этим студенту Хогвартса пришлось согласиться: отец никогда не делал бесполезные, ненужные вещи.
Он знал, что наследник узнает. Откуда? Интуиция или простая уверенность? Мерлин его знает…
Увиделся я с тобой нескоро, но данное себе обещание выполнил. Ты не представляешь, как я скучал по тебе! Ты уехал в Хогвартс, и стало еще скучнее. Но когда ты прибыл на каникулы, я снова воспрянул духом. Ты сказал, что очень устал, и ушел к себе. Неужели до сих пор дулся?
Вечером, после ужина, когда нарцисса ушла, я подошел к тебе и сказал про то, что твоя учеба стада значительно лучше в плане оценок. И обнял. Будь я Северусом, я бы ляпнул, что она улучшилась только после того, как я съязвил, но я не Северус.
А ты, мой милый мальчик, моя сладостная тяжесть в груди, обнял меня в ответ. Да так крепко и доверчиво, что у меня перехватило дыхание. Я еле сдержался, чтобы не запустить руки тебе в волосы, не провести рукой по щеке и не коснуться шеи. Ты поднял голову и посмотрел на меня с дикой смесью в глазах: легким недоверием, удивленностью и такой теплотой.
О, Мерлин великий! Слава ему, если ты не почувствовал, как…
Я очень хотел тебя поцеловать. Прямо в мягкие, алые губы. Но только ласково отстранил тебя и, улыбаясь, сказал, что мне надо заполнить несколько бумаг. Потрепав тебя по коротким волосам (может, когда-нибудь ты отрастишь их длинными, как у меня), я ушел. И вот я сижу у себя в кабинете и пишу это. Я не могу, не могу больше это терпеть. В брюках уже стало тесно. Прости меня, мой белокурый ангел...
Драко посмотрел в окно, вспоминая тот момент. Он тогда был очень рад, что отец уделил ему хоть какое-то внимание… Да еще и похвалил… Ему было так хорошо и тепло, но он действительно не до конца верил в происходящее.
Папа… И как он догадался о терзавших его чувствах? Одно слово – родитель…
Парень почувствовал какую-то щемящую нежность к отцу и, удобнее расположившись на стуле, устремил взор на выведенные бледной рукой отца слова.
Ты снова уехал в Хогвартс. А я, словно маленький ребенок, с нетерпением жду каникул. Только не из-за того, что тогда можно будет отдохнуть. У меня теперь намного больше дел, чем когда я был в школе.
Кстати, о школе. Интересно, как ты там? Ты уже на седьмом курсе и, наверное, уже не девственник. Кажется, фамилия этого счастливчика Забини. Да, от тебя мало что узнаешь, ты о своей личной и вообще жизни не рассказываешь, а я не спрашиваю. Вот тебе и сын родной. Впрочем, частью я сам виноват.
Мерлин, кажется, я ревную! Мое сероглазое чудо, моя птица счастья, мое спасение, моя жизнь! Прости, я – собственник. Но я не могу сделать тебя своим. У меня своя жизнь, у тебя – своя. И вряд ли ты захочешь… О, Мерлин, о чем пишет моя рука!
Покраснеть после этой записи Драко не удалось, но мысли новым потоком нахлынули на голову. Отец ревновал его? Интересно, как он выглядит в такие моменты?
Да, молодой человек девственником не был. Он не мог себе представить, как рассказывает Люциусу о том, как он ее лишился и с кем, а главное, как.
Последняя запись была сделана вчера (чернила были еще свежие), когда он вернулся в Малфой-Мэнор на зимние каникулы.
Мерлин, а ты уже совсем не мальчик! Далеко не мальчик! Эти расширившиеся плечи, этот гордый взгляд, слегка отросшие волосы. О, любовь моя, так ты еще прекраснее, еще соблазнительнее! Я с трудом держу себя в руках, запираюсь в кабинете и подолгу курю, сидя на стуле. Кольца дыма, созерцание этого медленного растворения успокаивает меня, но не всегда надолго.
Знаешь, иногда я возвращаюсь в прошлое и заворожено смотрю на того открытого, смеющегося, наслаждающегося жизнью мальчонку. Иногда мне думается, что я хочу вернуть его, оставить этого веселого Драко наместо того, который есть сейчас, но это лживые раздумья. Потому что тот Драко мог привязаться и доверять мне сильнее и не стал бы радоваться любому проявлению внимания. А я люблю тебя. Ты не такой, и, наверное, именно это мне и нравится в тебе. Потому что ты это ты, а не плод раздумий на тему: «а что было бы, если бы…»
С другой стороны, ты можешь рассматриваться как то, что из тебя сотворило наше воспитание, а не то, чего ты хотел бы сам. Может быть, ты хотел бы заниматься футболом, но ведь это магловский вид спорт, вряд ли ты даже знаешь о нем! Я и то слышал от отца, когда он говорил о «презренных маглах», которые совершенно невежественны в выборе игр. Впрочем, они не знали о летающих метлах, квоффле, снитче и бладжере, так что вряд ли их можно обвинить в незнании о таком спорте, как квиддич.
Помню, в Хогвартсе у меня был девиз: «Малфой хочет, Малфой получит». Мое дикое нутро совсем взбунтовалось и требует, чтобы этот девиз применился и к тебе. Эта чертова тетрадь почти впитала грязные чернила. Они грязны, потому что с помощью этих чернил на бумаге появляются мои желания явно не самого безобидного и невинного характера. Чувствую, что скоро буду не в состоянии терпеть. Остерегайся меня, мое светловолосое счастье, а то зверь внутри меня заявит свои права на то, что считает своим…
Какое-то непонятное возбуждение охватило все тело слизеринца, когда он прочитал строчки про зверя и то, как у мужчины еле хватало выдержки при обнимании.
Он закрыл тетрадь и положил на стол так, как она лежала до этого. И в этот момент вышел Люциус в зеленом халате. Слегка приподняв брови, он посмотрел на сына и собрался было что-то сказать, но Драко опередил его.
-Жду тебя на ужин, папа, - выпалил он и, опустив глаза, выбежал из кабинета.
Малфой-старший проводил его удивленным взглядом и подумал: «Как-то странно он себя ведет… Как будто…»
Глаза сами собой наткнулись на тетрадь, которой он поверял свои мысли, касающиеся его запретной любви. Сдвинута буквально на сантиметр, но глава семейства автоматически замечал даже такие мелочи.
«Значит, он знает… Я же говорил, что ты когда-нибудь узнаешь, любовь моя…»
Драко бежал к себе, прочь от кабинета, прочь от той тетради, от непонятных мыслей и ощущений.
«Не ври себе, - хмыкнул внутренний голос, - ты знаешь эти ощущения!»
Черт, а скотина права, сам себе заметил юноша.
Он встал около подоконника и посмотрел куда-то в небо. Его собственный отец… Эти строчки… Они как будто впечатались, вгрызлись в самый корень мозга и мелькают перед глазами, словно слизеринец учил их часа три, а то и больше…
«Черт!» - он закусил губу и подумал, что не прочь бы попробовать.
«Очень даже не прочь», - ехидно заметила скотина, поселившаяся в его голове.
Ученик Хогвартса бессильно зарычал и отправился на ужин. Поздоровавшись и пожелав приятного аппетита родителям, он сел и уткнулся в тарелку, машинально работая рукой и вилкой.
Вскоре ему стало неуютно, как если бы кто-то наблюдал за ним. Наследник Малфоев поднял голову и встретил пристальный взгляд отца. Они немного поиграли в «гляделки», и Люциус отступил, а Драко разглядывал его губы. Как те шевелились, жуя пищу, как открывались, что-то вежливо отвечая матери, как открывали обзор на рот и язык. Парень подумал, что он не против этого рта и языка и вообще…
С трудом отогнав картины бурного воображения, он попрощался с мамой и папой и ушел к себе в комнату готовиться ко сну.
Однако заснуть не удавалось. Причем очень долго. Молодой человек проклинал свое любопытство последними словами, которые еще имеет право в светской беседе использовать аристократ, но преследующие с самого ужина образы не спешили отступать во тьму, в тишину наступающей ночи…
Как он называл его… Моя сладостная тяжесть в груди, мое сероглазое чудо, мое светловолосое счастье… Но почему? Почему он не называет его так на людях? Ох, он даже не представляет, насколько приятнее было бы «его милому мальчику» не только читать такое на запретных страницах, но и слышать. Хотя бы когда они одни, в одной комнате, и только расплывчатый свет свечей… Мягкие длинные волосы отца, отблески света играют с его глазами…
О, Мерлин, ну, вот опять. Малфой-младший готов был застонать. Если бы эти картины хоть давали поспать… Он же не спал все эти дни в Хогвартсе, налаживая контакты с предметами, чтобы заслужить похвалу отца, и только начались каникулы, а он не может уснуть уже вторую ночь подряд! За что ему это наказание?!
Словно желая поиздеваться над ним, сон забрал его только наполовину. Слизеринец оказался в какой-то вязкой полудреме, которая была чем-то вроде средней стадии между бодрствованием и сном. И ни туда, ни обратно.
Перед завтраком парень решил подышать свежим воздухом, может, ветер выдует из него весь недосып и сонность. Действительно, стало полегче, но теперь он почувствовал голод и пошел в столовую.
Отец и мать были уже там.
-Ты опоздал, сын, - пережевывая пищу, укорил первый.
-Прости, отец, - пробормотал он и принялся за еду.
Ели тихо, единственным источником звука были шуршащие за окном листья деревьев.
-Сынок, - улыбнулась после трапезы Нарцисса, - нас пригласили на бал вечером. Вернемся поздно, но зато такое развлечение.
-прости, мама, - покачал головой Драко, - но я не могу. У меня что-то голова болит.
-Ничего, - погладила его по волосам женщина, - я пойду одна. Отдыхай.
Когда юноша зашел к себе в комнату, нахальный голос шепнул, что голова скоро пройдет, и он останется с отцом один на один во всем поместье.
Он лег на кровать и неожиданно для самого себя провалился в сон. Снилось что-то сумасбродное: размытые, мелькающие образы, какие-то взрывы, шепотки, голоса.
Когда Малфой-младший открыл глаза, за окном уже было темно. Он спустился вниз и застал там главу семьи, ужинающего в свете свечей.
Домовики немедля принесли ужин и ему. Он сел и присоединился к отцу, сказав:
-Приятного аппетита.
-Приятного, приятного, - улыбнулся тот.
-А мама уже ушла?
-Да. Она надела свое синее платье, навела красоту и с сияющей улыбкой отправилась на бал.
Ученик Хогвартса немного удивленно приподнял брови и посмотрел на верного слугу Темного Лорда: он не так уж часто давал развернутый ответ.
Люциус смотрел куда-то поверх головы сына, наверное, боясь посмотреть в глаза. Если бы он посмотрел, то увидел бы в них желание, жгучее и почти несдерживаемое. Но он не видел.
Молодой человек встал и направился к себе. Мужчина поднялся вслед за ним. Они молча разошлись по своим комнатам.
Драко смотрел в окно, за которым находился другой мир. Как будто их поместье – это маленький, отдельный от остального мир. Где-то там мама болтает с подружками, изящно держа в руках бокал с игристым вином. А в соседней комнате был отец.
«Опять ты переводишь тему!» - бессильно зарычал он и пошел в комнату Малфоя-старшего.
Постучав в дверь и открыв ее, молодой человек так и застыл на пороге: отец лежал на кровати так… Он даже не знал, как описать это. Ладони отца были спрятаны под подушкой, голова повернута вправо, правая нога согнута, длинные волосы светлыми змейками струились по обнаженной спине, украшенной белыми шрамами. Рубашку он уже успел снять, зато брюки обтягивали нижнюю часть тела.
Глава семьи лениво потянулся и перевернулся на кровати, глядя на того, кто нарушил столь блаженный отдых и тишину.
Наследник благородной семьи, кажется, забыл, как дышать: взору открылся прекрасный торс, белоснежная кожа, накачанные мышцы, хрупкая, на первый взгляд, шея, руки с тонкими пальцами творца, пианиста, художника, отменного волшебника, впалый живот.
-Папа… - только и смог сказать стоящий в дверях Малфой.
Мужчина сел, скрестив ноги и положив на руки, и выжидательно посмотрел на сына, в глазах плескалось легкое удивление и непонимание.
Парень смотрел на него и наслаждался. Этой прямой осанкой, этими пронизывающими насквозь глазами, этими мягкими губами. Он был уверен, что они мягкие… Очень…
Больше сдерживаться юноша не мог: он сорвался с места и налетел на отца. Тот свалился на кровать и, наверное, хотел что-то сказать, но «белокурый ангел» закрыл его рот поцелуем. Люциус сразу открыл доступ, и язык начал яростно исследовать пространство.
Рука семикурсника опустилась вниз, расстегнула ширинку брюк и залезла в трусы. Продолжая поцелуй, наследник чистокровной семьи сжал член отца, за что получил протяжный стон прямо в рот.
Кажется, тот самый зверь, живущий внутри главы семьи, начал просыпаться: слуга Темного Лорда перевернулся так, чтобы ученик Хогвартса оказался под ним, и начал его раздевать. Язык сразу же заскользил по коже, покрывшейся легкими мурашками.
Когда дело дошло до черных Джинс, скрывающих уже вставшую эрекцию молодого человека, «сероглазое счастье» дышало уже не так ровно и спокойно.
Захватывая губами половой орган, Малфой-старший видит, как тает изгибается под ним юное тело, слышит низкий, хриплый стон, чувствует возбуждение, застывшее в воздухе каким-то неповторимым ароматом.
Волны наслаждения катались по всему телу юноши, заставляя его стонать и выгибаться. Он доверял, он отдавался полностью, без тени сомнения. Как хорошо в этом жарком плену! Как хорошо! Это чувство легкости, свободы, какого-то неземного полета окутало его своим одеялом, невидимым, но таким приятным.
Казалось, время остановилось, затаив дыхание и глядя на двух людей, объединенных узами даже более близкими, чем семейные.
Серые глаза с жадностью следили за каждым движением, производимым молодым, гибким телом, упивались выражением лица, на котором читались наслаждение и неприкрытое желание. Веки трепещут, слегка дрожат, припухшие от ненасытных поцелуев губы приоткрыты, грудная клетка ходит ходуном, выдавая хозяина с головой, выдавая его возбуждение и то, что он получает от процесса не меньшее удовольствие, чем тот, кто сейчас доводит его до пика…
Парень выгнулся дугой и кончил в рот главы Поместья. Тот проглотил и поцеловал «сероглазое счастье». Малфой-младший слизнул остатки семени с губ отца, а потом проскользнул языком внутрь. И только когда он оторвался от него, чтобы отдышаться, он почувствовал, что член мужчины все еще тверд и соприкасается с его членом. Семикурсник потерся об мага, и тот, издав какой-то животно-рычащий звук, перевернул… ну да, любовника… на живот.
Люциус дал палец молодому человеку, и он втянул его в рот. Пожиратель Смерти посчитал, что этой «смазки» вполне хватит.
Отыскав пальцем простату, слуга Темного Лорда лишь слегка задел ее, но ученик Хогвартса уже не мог ждать.
-Давай же, папа… Давай… - простонал он, вставая на четвереньки.
Муж Нарциссы медленно вошел в него, еще больше возбуждаясь от стонов слизеринца. Подождав немного, он снова стал двигаться, только на этот раз быстрее и резче, каждый раз намеренно задевая простату.
Через некоторое время волшебник со смесью удивления и удовольствия заметило, что сын сам толкается ему навстречу. Долго сдерживаться не получилось, и мужчин кончил с криком:
-Драко!
Потом снова страстный поцелуй, и Драко, накрывшись одеялом, закрывает глаза и засыпает.
Люциус достал тетрадь из ящика и написал: «Ты дал мне то, о чем я мечтал только по вечерам и что очень тщательно скрывал. Ты просил меня. Да, Мерлин, да, я не могу, а главное – не хочу отказывать тебе.
Это чувство единения, это наслаждение… Спасибо, что помог мне выпустить огонь, бушевавший внутри меня. Спасибо…»
Потом он убрал хранительницу своего греха, своей запретной любви и, сев на кровать, с нежностью посмотрел на юношу. Тот, свернувшись калачиком под одеялом, сладко спал. Дыхание тихое, ровное, глаза закрыты, на губах легкая полуулыбка, которая, кажется, стоит только дунуть, улетит и не вернется на это красивое, с бледной кожей лицо.
За окном было темно, тихо, ночь вступила в свои права. Цисс еще не вернулась и, слава Мерлину, ничего компрометирующего она уже не увидит.
-Мой белокурый ангел… - прошептал Люциус на ухо сыну, нежно поцеловал его в лоб и заснул…