Мир Слэша и яоя

Знаете ли вы, как тяжело бродить по проливным дорогам?

Что-что, скажете вы, какие такие “проливные дороги” – таких не бывает, таких нет… нет, нет, нет! Вы будете исступлённо повторять это, стараясь заверить самих себя. А я не буду вам мешать. Живите в своём бредовом мирке, где нет даже морщерогих кизляков.

Вы не знаете, как тяжело бродить по проливным дорогам в одиночестве. И, надеюсь, вам никогда не доведётся узнать это.

Мне было пятнадцать, когда я потеряла всё: семью, дом, друзей, любимого. Меня больше ничего не держало в этой жизни. Война? К чёрту войну. Мир? Его туда же. Я никогда не была ни всепрощающей, ни злопамятной. Меня считали невменяемой. Отнюдь.
Я решила умереть. Но просто так умирать – скучно. Мне нужно было что-то. У него не было ни названия, ни формы, ни цвета. Что бы найти это “что-то”, я должна была пройти через войну и по проливным дорогам.

***

Я довольно импульсивна, поэтому, уходя из дома, взяла с собой только немного еды и пергамент с перьями и цветными чернилами. Нам очень долго объясняли, что идёт война, что гибнут люди… Но, когда я вышла за порог родного дома, я ничего этого не почувствовала. Был обычный сентябрьский день – солнечный и ветреный. С деревьев падали золотые листья, щебетали последние птички, по небу плыли кучевые облака. Я шла довольно долго, прежде чем осознала сюрреалистичность картины. Так бывает только на моих картинах – чтобы и золотой листопад, и голубое небо, и птички. В реальности такого нет. Но мне было всё равно, в конце концов, цель моего путешествия – смерть. А уж какая, когда и где она будет – не моя забота.

Я шла почти неделю (как жаль, что я не умею аппарировать, и у меня нет метлы), а ощущение нереальности не проходило. Даже, напротив, возрастало. Сухой, не дождливый и ярко-жёлтый сентябрь подходил к концу. На смену ему шёл октябрь – с порывистым ветром, обломками веток и кусочками дождя. Я всегда именно так себе представляла этот месяц. Точно первого октября погода сменилась. Пожалуй, именно тогда я поняла, каким будет моё путешествие. Это не просто бесцельное шатание по Англии, неа… Это – путешествие-самоанализ, путешествие-рефлексия, путешествие по своим картинам и воспоминаниям. Я не знала, зачем оно, что оно даст или заберёт (кроме жизни), поэтому и вы пока что этого не узнаете.

Я шла по своему ноябрю – с тонкой корочкой инея и грязно-серым небом. Я никогда не любила этот месяц, мрачный, холодный и грязный. Только, здесь не холодно, температура воздуха будто осталась в конце августа…
Когда-то в такие холодные ноябрьские вечера меня посещало вдохновение, и я бездумно водила пером по пергаменту, выводя какие-то закорючки, ложащиеся в портрет – всегда один и тот же.
Довольно молодой девушки с большими мудрыми и грустными глазами - так всегда бывает: если человек мудр, он грустен и печален. Густые каштановые волосы обрамляли бледное лицо, скрывая заострённые ушки. Откуда я знаю, что они заострённые? Я столько раз рисовала именно эти черты, что изучила их вдоль и поперёк: анфас, профиль, три четверти, сверху вниз, снизу вверх…
Вот и сейчас, я остановилась на опушке леса, проклиная всех и вся, что не взяла с собой чего-нибудь спиртного и водила рукой по пергаменту. Раздался шорох и хруст веток. Я немного вздрогнула, но потом успокоилась – вот то, чего я искала и ждала. Но моим надеждам не суждено было сбыться. На полянку вышла не смерть с косой, а девушка с моих картин. На ней был тёмный плащ и, судя по всему, длинное платье, на голову был небрежно наброшен капюшон. Она подошла ко мне и улыбнулась, прошептав:
- Арвен. – Что ж, Арвен, так Арвен.
- Луна. – Она улыбнулась и кивнула.

Прошёл декабрь. Местность сменилась. Теперь это была не Англия – слишком высокие горы, слишком много снега, слишком сухая зима. Арвен всегда шла чуть впереди меня, показывая дорогу, направляя. Мне это нравилось. Она явно знала, зачем я иду. И даже куда. Это мне тоже нравилось.
Мы разговаривали мало – только по делу и по существу. Никаких “чисто бабьих” разговоров. Я не люблю просто так болтать. Ведь, звук – это не только напряжение голосового аппарата, мышц и колебания молекул воздуха. Звук – это явление живое и очень своенравное.

Однажды, мы остановились у подножия какой-то горы. Январский ветер трепал волосы и поднимал с земли толпы снежинок. Арвен заговорила, на моей памяти это наш самый долгий разговор:
- За этими вратами – Мория. Я не очень люблю подземелья… Но, раз ты нарисовала их, значит знакома с ними.
- Да… был у нас один профессор, так тот не вылезал из своих подземелий. И все уроки проходили там же. – Я невольно улыбнулась, вспомнив нашего мрачного и такого далёкого профессора Снэйпа.
- Что ж, это хорошо. Ответь, почему ты нарисовала Морию?
- Депрессия. – На самом деле, это очень обобщённо. Я нарисовала эти копи перед новым годом. Тогда я впервые осталась на праздники в Хогвартсе. Почти все ревенкловцы разъехались, было скучно, одиноко и тоскливо, как никогда. Обычно, я сама ищу уединения, а оно от меня сбегает. В тот день же всё было наоборот. Мне страстно хотелось общения, разговоров ни о чём, шуток и смеха. Но этого не было. Тогда я придумала себе подземелья, где живёт волшебный народ – маленькие воинственные человечки, которые не бросят в беде, помогут, выслушают и развеселят. Нальют, в конце концов, чего-нибудь горячительного. И я спряталась в эти подземелья. Я поняла профессора Снэйпа. Под землёй хорошо – тихо, спокойно, безопасно. А когда захочется – весело и шумно… Я подняла на Арвен глаза и повторила, - депрессия.
Она как-то странно улыбнулась. Оглядевшись, я поняла, что мы уже внутри моих фантазий. Что ж. Осталось только выйти из этого сумасшествия.
Как ни странно, внутри было тихо и пусто. Нет, не так я себе представляла это место. Мы осторожно ступали по каменному полу, боясь нарушить древнюю тишину. Где-то забрезжил свет, мы пошли туда. И наткнулись на огромную могильную плиту.
- Братская могила павших в битве за Средиземье. – Прочитала Арвен. Чёрт! И здесь тоже война.
Арвен провела пальцем по моей щеке, и я почувствовала на ней свои слёзы. Странно, да? Я не плакала, когда у меня умерла мать, не рыдала, когда убили отца, не истерила, когда хоронила любимого, не убивалась, когда бросала всё… А сейчас один вид надгробия поверг меня в ужас и отчаяние.
Арвен нежно провела губами по моей щеке, вытирая слёзы, успокаивая и обнадёживая. Но это не помогло – слёзы всё бежали и бежали, обжигая холодом и жаром, снегопадом и пожаром. Тогда Арвен обняла меня, и я уткнулась ей во впадинку между грудями. Слёзы всё ещё текли из глаз, орошая её плащ. Но на смену отчаянию пришло желание больше никогда не отрываться от неё, умереть в этих объятиях.
Я подняла голову и потянулась к её губам. Она не отстранилась. Осторожно, наверное, даже слишком, я прикоснулась к её губам и сразу же отступила. Но она не пустила, удержав в кольце рук. Немного наклонившись, она сама поцеловала меня, слегка раздвинув мои губы языком. Что я могла сделать? Только поддаться. Потом она сама уже отступила, прошептав:
- Нам надо идти. – А зачем? Почему бы мне не умереть в её объятиях рядом с неизвестным монументом сражавшимся?
Но она взяла мою руку в свою ладошку и повела дальше. А я, как загипнотизированная поплелась за ней.

Январь встретил нас в каком-то лесу. И снова я узнала этот зимний лес, эти огромные деревья с домиками на ветвях, с шапками снега вместо листьев. Эту картину я рисовала на рождество. Я всё ещё была одна, но одиночество было разделено. С Гарри Поттером. Я не помню его убогих рефлексий, помню только общий смысл: он тогда узнал, что ему надо будет убить. Кажется, он тогда был на четвёртом курсе, а я – не третьем.
В этом лесу жили прекрасные эльфы. Не те, которые служат чистокровным, а высокие и прекрасные бессмертные создания. Состоящие из света и музыки, из радуги и запаха цветов, танцующие под луной возле костра.
Я была рада, что мы пришли в этот лес. Но где же все? Почему снег не истоптан, в домиках не горит свет, не слышно песен? Арвен сжала мою руку и показала куда-то вперёд. Там высилось огромное дерево, обвешанное какими-то мерцающими подвесками.
- Братская могила павших в битве за Средиземье. – Прочитала Арвен севшим голосом. – Эти подвески – символ и залог нашего бессмертия…
Теперь уже Арвен в отчаянии тихо плакала, опустившись на колени возле дерева. Я же обняла её и принялась сцеловывать её горе, стараясь заглушить его хоть немного. Наконец, она перестала едва заметно вздрагивать, повернулась и снова поцеловала меня. На сей раз, поцелуй был отнюдь не целомудренным. Это был поцелуй желания и спасения, поцелуй страсти и обречённости.
Когда же он прекратился, Арвен поднялась и повела меня дальше.

Но, постойте. Куда же дальше? Я больше ничего не рисовала. Всё, что получалось – жестоким росчерком пера порвать пергамент.
Вот именно по этому мы и идём сейчас. Вокруг нас серая пустота. Впереди – кривая чёрная дорога – как раз таки проливная дорога, - ведущая к моей последней картине. Я её назвала Рок. Это просто грязно-серая скала над пропастью Неизбежности. Я написала её в ночь перед уходом из дома. Теперь я поняла всё, ну или почти всё. Так вот, к чему было это путешествие…
В ту ночь я страстно желала сброситься с этой скалы. Уйти от рока… и попасть в неизбежность. Вот куда вела меня Арвен.

Мы стояли на самом краю отвесной скалы.
- Пора… - прошептала Арвен, обнимая меня и целуя в последний раз. Её рука пробралась сквозь мою лёгкую осеннюю кофту и сжала мою грудь - левую, - заявляя права на моё сердце. Боги и Мерлин! Как это было приятно: нежность, прощание, прощение… Это не те грубые тиски мужских рук, которые мне доводилось чувствовать пару раз. Это – заключительный аккорд в нашей песне. – Ты нашла то, к чему стремилась. Я буду помнить тебя.
С этими словами она отошла от меня, а я рухнула в обрыв спиной вперёд. И только резкий порыв воздуха доказал, что я жила.

***

Арвен проснулась посреди ночи. Ривенделл освещала полная луна. Ирония. Именно такой должна была быть последняя ночь Луны. Арвен подошла к своему столу и, открыв верхний ящик, достала папку с бумагами.
Зажгла ночник и принялась в тысячный раз за последнюю сотню лет перебирать эти листы. По щеке скатилась одинокая слеза:
- Я помню тебя…